Несколько раз заезжал Сэм, интересовался планами, обижался, что Ира ему отвечала: «Все в руках Всевышнего». Она не осуждала его, но и не доверяла, считая способным на подлость. Неожиданно явился Голованов — узнал адрес у Алехиных. Он хорошо подзаработал на подмалевках у одного монументалиста, расписывавшего наружную стену общественного центра в Квинсе, приоделся и чувствовал себя уверенно до тех пор, пока не посмотрел, что Ирина подготовила за прошедшие три месяца. И опять удивлялся и восторгался ее картинами, похоже, даже искренне, и опять очень неопределенно что-то обещал или не обещал. На душе снова заскребли кошки. Неуверенность в завтрашнем дне просто убивала. Но пришло письмо из дома и на время вернуло равновесие. Ответ написала незамедлительно.
Дорогая мамуля!
Спасибо тебе за теплое письмо. Мне безумно тяжело, и только любовь близких поддерживает меня на моем трудном пути. Спасибо папе, который звонит постоянно. Время против меня, и надо стремительно набирать обороты. Рисую без передышки, картины уже не вмещаются в мою жалкую комнатенку, и все они настолько оригинальны, что известный тебе Голованов, который недавно посетил меня в моем бедном жилище, не понимает, как мне удается создавать такие композиции. А я просто интуитивно следую за своими великими предшественниками, которые говорили: «В мире линий есть три чудовища — прямая, симметрично волнистая и ужаснее всего — две параллельных» (Делакруа), «Все в природе лепится в виде шара, конуса, цилиндра. Надо учиться писать в этих фигурах, и вы сделаете все, что захотите» (Сезанн). Как видишь, читаю не зря, часто нахожу в книгах поддержку своим идеям и задумала писать собственную концепцию, без которой не может обойтись ни один большой художник. Концепция должна быть достаточно гибкой, чтобы не мешать и не загонять в жесткие рамки, иначе можно стать рабом своих мыслей. Движение в искусстве очень стремительно, оно идет параллельно прогрессу, приходится часто оглядываться назад и переосмысливать опыт, потому что со временем одно и то же явление воспринимается по-разному.
Мне повезло, что не надо подстраиваться под американцев: я работаю в технике, которую они любят, в сочных, привычных для них красках. В России яркие цвета неорганичны — и жизнь, и климат тусклые. А здесь и природа, и одежда, и архитектура, и вообще вся жизнь — яркая. Конечно, в Америке все рационально, а я по природе иррациональна, в этом сложность, но в этом есть моя загадка. И еще я способна много работать. Вера — это хорошо, но без труда ничего не бывает. Придется попотеть. Нужны сильные руки, чтобы распихивать на пути все, что может помешать осуществить мою мечту. В этой стране побеждают люди с крепкими нервами и железным сердцем. Понимаю, это звучит цинично, но это так, и, чтобы достичь цели, надо это принять, а расслабиться и жить, как просит душа, можно будет только лет в семьдесят, когда путь будет пройден.
Несмотря на трудности, я чувствую себя хорошо. Лишений не боюсь, лишения закаляют и даже очищают. Меня потрясает, что я свободна и завишу только от себя, что у меня есть мое творчество, которому ничто не мешает, а это главное. Даже деликатесов не хочется. Я ем, чтобы поддержать организм, а не получить удовольствие. Мясо за три последних месяца ела раз пять. Утром овсянка с соком и сухофруктами, в обед — рис или макароны и курица (куры недорогие — шестьдесят центов) и, конечно, опять фрукты, самые дешевые — яблоки, апельсины, бананы. От кофе, чаю, сахара, соли, картошки — отказалась совсем, вот курить никак не брошу, а это дорого, но постоянно какие-то волнения, новости, без сигарет невозможно. На такой диете я сильно похудела, а так как вообще никогда не отличалась большим весом, то стала почти бесплотной.
От чего отчаянно устала, так это от безденежья. Ты до сих пор не разменяла квартиру, а папиных денег не хватает: основное — квартплата, телефон. Еще надо есть и пить и покупать материалы. В доме у меня тоже ничего нет — ни кастрюлек, ни занавесок, постельного белья — одна смена. Одежды практически нет, кроме той, что купила на деньги японцев, — пальто и сапоги, я тебе писала. Иначе я бы вообще нигде не могла показаться. Если вы не сумеете меня финансировать — придется возвращаться. Как видишь — моя судьба в ваших руках. Драгоценности я официально продать не могу, поскольку в аэропорту мы их не внесли в таможенную декларацию, а отдавать за бесценок каким-то темным личностям жаль, да и опасно. Я и так боюсь, что их украдут, и прячу на кухне в банке с рисом.
Но я знаю, что мои трудности временные, Бог меня не оставит, а человек может все, если Бог захочет. Вера меня поддерживает, и я часто молюсь. Я всегда старалась делать людям только добро. Филипповы меня упрекали, что я все раздаю, раздариваю, помогаю случайным людям, а я рада, что так делала, когда что-то имела. Может быть, поэтому теперь счастлива и добро воздается мне добром. Верю, где-то уже спешит навстречу мой спаситель, хотя даже не могу себе представить, кто он, — в этой стране любят только сильных, живут по волчьим законам, очень жесткая конкуренция и никому нет дела до других.
Я здесь совсем одна, наедине с собой и своими картинами. Чтобы высказаться, веду дневник, пишу коротко, но каждый день. Почему ты все тянешь с приездом? Обратный билет у меня есть, значит, тебе нужен только сюда. На еду в месяц нам ста пятидесяти долларов хватит. Займи немного, отсюда увезешь вещи, в Москве реализуешь и окупишь поездку. А если мне удастся продать картину, тогда вообще не будет проблем. Так хочется обнять тебя, почувствовать твое плечо. Порой одиночество становится непереносимым.
Никому из знакомых не говори, как мне тут тяжело, не хочу злорадства. Ведь многие не верили, что у меня талант и что я смогу жить в США. Конечно, оказаться в тридцать три года одной, в чужой стране, без визы, без денег, не зная языка, безумно трудно. Но я намерена не просто прорваться, а покорить Америку. В России сейчас жить невозможно, поэтому я тут прокладываю дорогу для всех, я — десант.
Крепко тебя целую и люблю, люблю. Ирина.
Наконец мама прислала необходимые документы, физик Коля сделал переводы и разучил с Ирой по-английски примерные тексты вопросов, которые могут задать члены приемной комиссии, и ее ответы. Бумаги вовремя были сданы на рассмотрение, деньги заплачены, оставалось — ждать. Каждую ночь ей снится, что она поступила в Йель, об этом сообщают то Рид, то Голованов. В дневнике она запишет, что работает как каторжная, живет как заключенная, но совсем не уверена, что это кому-то нужно. «Если примут в Йель — будет чудо. Волнуюсь ужасно. Моя единственная надежда — моя вера. Без веры — я просто пылинка в пространстве. Я мала и хрупка. И очень одинока».
Очередь подошла в конце марта. Ночь накануне Ирина не спала и ехала в Нью-Хейвен в страшном волнении. Вызвали ее точно по списку, в назначенное время, но родная фамилия прозвучала на чужом языке так непривычно, что Ира сначала не разобрала, откликнулась только со второго раза и сразу испугалась дурного предзнаменования. Поэтому нервничала и большую часть из того, что спрашивали, не поняла. Готовая расплакаться, держалась надменно, отвечала, как попугай, заученными фразами. Ее картины стояли на стенде, и члены приемной комиссии с любопытством их разглядывали, это вселило надежду. В конце дня вывесили списки зачисленных — фамилия Исагалиевой отсутствовала.
Ирина, как сомнамбула, добралась до Стемфорда и пошла в банк. На счету оставались деньги для оплаты квартиры, она сняла их все и забрела в первый попавшийся бар, битком набитый почти одними неграми. Громко играла музыка. Заказала чистое виски, сразу несколько порций. Прошел, наверное, час, она уже разменяла третью двадцатку, выкурила пачку «Salem» с ментолом, неоднократно повторяла заказ и выпила прилично, но все никак не пьянела — так велико было напряжение. Хорошо еще, что отчаяние в глазах отпугивало мужчин и к ней никто не вязался. По соседству за стойкой тянули коктейль две женщины — совсем молоденькая и другая, лет сорока, обе черноволосые и черноглазые, но белокожие, одетые с каким-то цыганским пошибом. Старшая долго приглядывалась к Ирине, потом спросила: