— Наверное, дело не в кровати, а в мужиках?

— Дело во мне. Всегда и до скончания века — только во мне! — жестко ответила Василькова. — Этажом ниже находится комната с туалетной для гостей. Отправляйтесь. Там вы можете расположиться, принять ванну и привести себя в порядок. Если не трудно, побрейтесь. У меня с мужской щетиной связаны неприятные воспоминания. И вообще, эта мода отвратительна: знаменитый дирижер Маринки похож на каторжника.

— Он современный человек.

— Ах, оставьте! Все мы люди из прошлого, только некоторые от него избавляются, меняя прическу, а я свое переехала трамваем. Конкретно «Аннушкой», она ходила мимо дома, из которого я бежала в нормальную жизнь. Ладно. Не буду пугать дальше. Жду вас на кухне, смокинг необязателен! — крикнула писательница вдогонку.

Спать она явно не собиралась. На больших напольных часах, старинных, из мореного дуба, пробило три часа ночи.

Мужчина уныло побрел вниз, оглядываясь по сторонам больше из опасения не найти дороги, чем из любопытства. Тут и там, по открытым подвесным полкам, были разбросаны серийные издания брошюр карманного формата на разных языках. С разноцветного глянца улыбалась щербатым ртом тщательно причесанная и подмалеванная известная писательница иронических детективов. Только теперь Климов сообразил, кого же напоминала благодетельница, подобравшая его у ресторана на Большой Никитской. Арина Василькова собственной персоной! Можно попросить автограф. Впрочем, он подобной литературой не интересовался, но слышать — слышал, видел обрывок какой-то серии по телевизору и сразу переключился на другой канал, поскольку терпеть не мог этих пустых однодневок, удерживающих внимание лихо закрученным сюжетом, а захлопнешь книгу — и словно ничего не читал. В какой-то газетенке сообщали о баснословных доходах детективщицы, на которую работает куча борзописцев. Судя по всему, доходы мифом не были, но в коттедже она явно жила одна. Хотя вполне возможно, что для писателей, корпящих над рукописями под чужим именем, где-то неподалеку выстроен отдельный дом, как для кошек.

Но опять-таки лично Климова это никак не касалось. Насколько он помнил, его последним осмысленным желанием было — умереть. Впрочем, он слишком устал, чтобы думать сейчас о таких серьезных вещах.

3

Препарат изобрел чудаковатый молодой фармацевт, прельщенный возможностями современной химии. Юмор у него тоже был своеобразный. Он сам изготовил таблетки и подарил пять штук приятелю-медику на день рождения. Говорил, что одной хватит, чтобы напугать себя и окружающих, а двух, чтобы уже никогда ничего не бояться.

— Очень выгодная сделка, — сказал интерн Рине, поднося бумажку с таблетками ближе к свету настольной лампы. — Вызывают остановку сердца во сне. Девственность рано или поздно ты все равно потеряешь. На рынке девственность в избытке, и твоя пропадет за так, а я даю хорошую цену — вечность, которой можно манипулировать.

Рина вяло поискала доводы против.

— Мне знакомая говорила, что первый мужчина обязательно должен быть любимым.

— Твоей знакомой, наверное, лет шестьдесят, и диагноз — интеллигентский склероз. Уверяю, что удовольствия в первый раз все равно не получишь, только осознание, что стала женщиной. Но ты и так была ею от рождения, просто лишишься ненужного элемента. Любовь — функция воображения. Одна закончится, начнется другая, третья. Девственная плева к любви отношения не имеет. Рудимент. От нее проку не более, чем от аппендикса. В некоторых африканских племенах с началом менструации у девушки жрец или колдун совершает дефлорацию двумя пальцами на главной площади при всем честном народе.

Рина раздумывала. Девственность ее не волновала. Независимо от домашнего воспитания, кино и книги напрочь отучили современных женщин видеть в ней фетиш или хотя бы достоинство. Скорее недостаток. Интерн противный, но это тоже не важно. Важно, врет он насчет таблеток или нет? Способов, конечно, много: вскрыть вены, выпрыгнуть из окна, повеситься, выпить уксусную кислоту. Но для подобных действий требуется мужество или сдвиг по фазе. Чтобы самому себе вспороть живот, нужно родиться японцем. Таблетки — это класс!

— А если тут какая-нибудь ерунда? — ткнула она пальцем по направлению розовых кругляшков.

Интерн, человек деловой, нисколько не обиделся. Сказав «обожди», спустился в полутемный пищеблок и схватил за шиворот мирно спавшего на обитом жестью столе откормленного кота. Притащив его в кабинет, на глазах у девицы засунул глубоко в зубастую пасть одну таблетку и зажал кошачьи челюсти рукой. Животное сначала бурно сопротивлялось, яростно скребло когтями по столу, потом затихло, а минут через десять уже лежало без движения с немым укором в остекленевших глазах. Палач открыл окно и выбросил покойника с третьего этажа.

— Ну? — Интерн покосился на античные девичьи ноги в кирзовых больничных тапочках сорок третьего размера.

Рина молчала. Казнь произвела на нее неприятное впечатление. Но, может, это просто сильное снотворное? Только зачем молодому врачу-практиканту ее обманывать? Не красива (тот случай, когда «не» пишется отдельно, и если очень постараться, приукрасить и приодеть, то сойдет), не умна, но и не глупа, поскольку способна обучаться (хотя у интерна интерес к ней лежал со стороны, противоположной голове), не богата (вернее — просто бедна, но с таким медицинским диагнозом это уже несущественно). Ее единственной силой была молодость, а слабостью — приговор, практически смертельный.

Мужчина нетерпеливо ерзал на стуле широким задом, поколачивая по медицинскому журналу подушечками пальцев с коротко остриженными ногтями. На фалангах росли густые волосы, и щеки, выбритые с утра, к полуночи покрылись грубой синеватой щетиной. Конечно, не Мефистофель, но какая-то нечистая сила в нем присутствовала, хотя бы временно. Рине это понравилось, поскольку оправдывало дальнейшие действия.

— А вы не боитесь продешевить? — вдруг спросила она, чуть не сбив с толку соблазнителя в докторском халате.

— Я сегодня добрый, — сознался интерн.

«Хорошо, не наврал, будто я ему нравлюсь», — подумала Рина и пошла за ширму, где, обтянутый холодной клеенкой, сиротливо стоял топчан для осмотра больных.

4

Красивым женщинам в возрасте строить любовные отношения с мужчинами все труднее. Они невольно продолжают ощущать себя привлекательными и как бы вне прожитых лет, что чревато массой разочарований. У некрасивых расхождение между мечтой и реальностью стерто, и они точно знают, на что могут рассчитывать. Василькова в дополнение к здравому смыслу имела поистине великолепное тело, которое увядать пока не собиралось.

Она с юности его нежно любила, гладила, нюхала, целовала и страдала, что, кроме нее, об этой прелести никто не догадывается. Мужчины всегда смотрели на лицо, а там ничего хорошего: мелкие черты, глазки почти бесцветные и посажены близко к носу, зубы редкие, а между передними верхними вообще щель, волосы тонкие, неопределенного окраса и жидкие, как вылезший лисий мех. Стандартная ширпотребовская одежонка затушевать такие серьезные недостатки облика не могла. На другую у родителей денег не было.

— Мам, я тоже хочу туфли, как у Лены.

— Они дорогие. Ленин папа много зарабатывает.

— Он лучше, чем наш?

— Не знаю, — честно отвечала мама.

— А Вика опять пришла на уроки в новой мохеровой кофточке, а у меня ни одной. Почему?

— Потому, — начинала сердиться жена советского бухгалтера. — Вырастешь, узнаешь.

— Тебе хорошо говорить, ты уже замужем и к тому же красивая. А Ленка говорит, что меня с такой рожей никто не возьмет.

Мама обнимала единственное дитя и шептала, сдерживая печаль:

— Глупая! Ты прекрасная, ты самая красивая — ты добрая!

Имя тоже долго отравляло девочке жизнь. Назвали ее Ариной, против чего первой возразила регистраторша в загсе. Иное дело Анжела, Альбина, на худой конец Марианна — в середине прошлого века мода на исконно отеческие имена в Россию еще не пришла. Но мама проявила упорство, она любила Пушкина, и вообще читать, если находила для этого время среди бесконечных хозяйственных забот, которых тем больше, чем беднее семья. Мамино желание взяло верх. Когда в школе девочку начали дразнить Ариной Родионовной и спрашивать: «А где же кружка?», она самостоятельно переименовалась в Рину, и тут же получила новое прозвище — Рина Зеленая. Так и была Зеленой до десятого класса. В институте прозвищ не давали, и она училась спокойно, только сожалела, что не пошла внешностью в маму — от кавалеров не было бы отбоя.