Сына тут же демобилизовали из военного ансамбля, где тот служил на сверхсрочной, и теперь ему ничего не оставалось, как учиться дальше. В консерваторию Прохорова приняли в середине учебного года, сразу, как только он открыл рот. Пожалуй, он выбрал единственный вуз, где никто не стал копаться в его анкетных данных. Когда отца реабилитировали, Константин уже заканчивал пятый курс.
Отец был сломлен не только физически, но и духовно, стал молчалив, сосредоточен, никогда не делился своими мыслями. Любимая Циммермановская гитара беззвучно пылилась на стене. Николай наказывал сыну в анкетной графе «социальное происхождение» писать не «из служащих», а обязательно «из рабочих», однако в партию ни в коем случае не вступать. В шестьдесят лет Николай выглядел глубоким стариком, почти не выходил из дома, зимой и летом шаркал по паркету старыми валенками — у него болели ноги. Он совсем немного не дождался премьеры «Садко», и Костя положил ему в гроб рецензию на спектакль, напечатанную в главной газете «Правда», где восходящую звезду оперной сцены хвалили особенно горячо. Мечта талантливого токаря-инструментальщика, попавшего под красное колесо истории, все-таки сбылась.
Картина вторая Женитьба
Воспоминаний о детстве и юности Прохорову хватило как раз до Столешникова переулка. Там, на маленькой площадке, прежде занятой автомашинами, а теперь часовней — такова мода, он остановился, стряхнул снег с целлофана, в который были завернуты розы, посмотрел по сторонам и вдохнул полной грудью, выравнивая сердечный ритм. Нужна передышка: дальше дорога пойдет в горку, а он приволакивал ногу после перенесенного год назад инсульта. Вот уж пакостная болезнь! Нана буквально вытащила его с того света. Удивительная женщина! Если честно, то с женой ему повезло.
Константин женился в тридцать лет, с ходу, на тоненькой смуглой девочке, которая показалась ему подходящей по ряду прагматических соображений. Он долго не ценил в ней ни красоты, ни души, и только со временем понял, как хороша эта созданная именно для него женщина. Если бы теперь, когда опыт жизни стал ненужной привилегией, ему предстояло выбрать жену по себе, он искал бы именно Нану.
Случай свел их на Театральной площади в такую же снежную ночь. С десяток счастливчиков, из тех, которым удалось побывать на вечернем спектакле в оперном театре, в ожидании такси на стоянке возле Малого театра нетерпеливо постукивали стынущими ногами. Все надеялись успеть к праздничному столу до боя курантов, поскольку дело было под Новый год. Костя как студент консерватории часто получал контрамарки на последний ярус, а Нана с трудом достала один билет в бенуар. В очереди на такси они оказались рядом.
От девушки со странным для русского уха именем Манана веяло чистотой Девы Марии, не достигшей совершеннолетия. Лицо, нежное, сильно удлиненное, очень неправильное, притягивало нестандартностью и требовало внимания. Его хотелось разглядывать во всех ракурсах. В некоторых оно казалось до невозможности прекрасным, а в других только загадочным. Глаза цвета гречишного меда тянулись к вискам и смотрели кротко. Женскую сущность Мананы выдавали губы, не просто полные, но толстые, какие-то негритянские, вызывающие, постоянно полураскрытые и недвусмысленно ждущие других губ. Одежду девушки студент тоже не обошел вниманием: явно заграничная, доступная лишь немногим соотечественникам, выезжающим за рубеж. Потом выяснилось, что ее отец — дипломат. В общем, случайная соседка Константина заинтересовала.
Черноволосой грузинке тоже понравился высокий блондин с золотыми бровями. Не зная тогда о его германских корнях, она подумала о скандинавских генах, так прочно утвердившихся в русской нации. Приятная округлость придавала крупным мужественным чертам обманчивую мягкость, даже детскость. Она рассмотрела могучую гладкую шею без кадыка, аккуратные ушные раковины и чувственный несимметричный рот, а когда узнала, что случайный знакомый — будущий оперный певец, испытала к нему неодолимое притяжение. Музыка и пение с детства были ее слабостью, она окончила музыкальную школу по классу рояля, но дальше не потянула, не было таланта, да и живопись привлекала больше.
Молодые люди успели рассказать друг другу едва ли не полную автобиографию, пока подошла их очередь. Машины по заснеженному городу передвигались медленно и были нарасхват, поэтому, когда наконец подъехало свободное такси, Манана переговорила с шофером, и они сели вместе, тем более оказалось по пути — ему на Таганку, ей на Котельническую набережную. В середине прошлого века таксопарки столицы работали бесперебойно, километр пробега стоил десять копеек, на улицах не стреляли, оконных решеток и железных дверей за ненадобностью не ставили, домашние девочки ходили ночью одни и не боялись завязывать знакомства со случайными попутчиками.
Сначала поехали по ее адресу, через Новую, потом Старую площадь, мимо памятника героям Плевны и дальше вниз, по Солянке. На Малом Устьинском мосту машина застряла в сугробе и заглохла. До начала Нового года оставалось пятнадцать минут.
— Пойдем со мной, — неожиданно предложила Манана недавнему знакомому. — У нас с братом собрались друзья, а родители всегда встречают праздник в Доме ученых.
Константина тоже ждали, правда, не дома, а у женщины, с которой он жил уже больше года. Она была несколько старше его, с посредственным лицом, но отличной фигурой, преданна и неутомима в любви. Работала чертежницей в проектном институте и отменно вела домашнее хозяйство, и порой ему даже казалось, что он ее любит, а может, и правда любил, хотя жениться не собирался: жена должна быть молодой и чистой, как, например, Манана. В общем, обязательств у него не было никаких, и Костя приглашение принял.
Сталинская высотка на Котельнической, с непривычно огромными лестничными пролетами, вычурными балясинами и лепниной, с солидными дубовыми дверями и высоченными потолками, новичка приятно поразила — в таких домах он еще не бывал, но, оглядев пеструю компанию гостей, понял, что соперников у него здесь нет: мальчик, от которого устойчиво тянуло льняным маслом, — сокурсник Мананы по художественному училищу, лохматый студент-геолог и мужчина неопределенного возраста с бегающими глазками — работник ЦК комсомола Грузии. Старший брат Мананы, серьезный толстяк в очках, привел трех странных девиц, они беспрерывно хихикали и лезли ко всем обниматься. На столе красовалось шампанское, сухие грузинские вина — и ничего крепче, что Константина, привыкшего в армии к водке, умилило. Впрочем, за годы учебы он и сам уже начал от нее отвыкать, хотя по-прежнему мог выпить литр, закусить плавленым сырком «Дружба» и наутро проснуться со свежей головой, даже перегаром не пахло — могучий организм перерабатывал все без остатка.
В отсутствие старших молодежь вела себя раскованно, танцевала, дурачилась. Манана собирала со стола посуду, когда новый знакомец жестом римского легионера выбросил вперед руку и ярким плотным звуком запел выходную арию Радамеса:
Ах, если б я был избран и мой вещий сон сбылся бы…
Когда он дошел до кульминационного си бемоль, от богатого обертонами голоса на елке закачались зеркальные шары, а у ошеломленных слушателей заложило уши. Все захлопали. Константин, блеснув улыбкой в тридцать два ровнехоньких зуба, перехватил заинтересованный взгляд Мананы и остался доволен произведенным эффектом. А она подумала: избран, уже избран.
Под утро участников вечеринки от выпитого развезло, и хозяйка определила их спать в отцовском кабинете — одних на диване, других на креслах, кому-то бросила подушки и плед на пушистый ковер. Студента консерватории Нана увела в гостиную, где в углу, за роялем, стояло антикварное канапе, узкое и короткое для такого гренадера. Она укрыла его лоскутным бабушкиным ковриком, и вскоре он сладко спал, положив на стул большие ноги в теплых вязаных носках, из мысков которых трогательно торчали ниточки.
Манана подошла к окну. По ту сторону реки, до самого Китай-города, раскинулась паутина улочек с малоэтажными купеческими домишками. Сыпал легкий слюдяной снежок, раскачивались на ветру редкие лампочки. Короткий мост через Яузу, широкий и надежный, как двуспальная кровать, лежал тихо, дожидаясь первых утренних пешеходов и машин. Тот, кто его строил, возможно, думал не только о том, чтобы мост был прочным, но и как он будет смотреться со стороны. Этот северный город оставлял Нану равнодушной, но мосты определенно нравились, даже над мертвой зимней рекой. Ноябрь и декабрь выдались на редкость теплыми, река только-только встала, и через тонкий опасный лед просвечивала темная вода.