Пустынный пейзаж напоминал декорации к «Пиковой даме» в сцене у канавки. Время шло, скоро ночи конец, а избранник и не думает просыпаться. Участь пушкинской Лизы Манану не прельщала. Она осторожно пододвинула к краю подоконника горшок с любимыми мамиными фиалками, глубоко вдохнула, как перед прыжком в пропасть, и незаметно, пальцем — вдруг гость не спит, а только притворяется, — столкнула цветок на пол.

От грохота Константин очнулся. Уличные фонари слабо освещали комнату, он увидел рояль, книжный шкаф и узенькую фигурку возле окна, вспомнил, где находится, и сразу сориентировался.

— Иди ко мне…

Девушка не пошевелилась. Он дал ей время побороть страх и протянул руки. В его голосе зазвучали хорошо поставленные грудные нотки:

— Ну, иди же!

Манана медленно отделилась от стены, совсем медленно, словно плыла в сумерках, подошла к ожидавшему ее мужчине и растворилась в его объятиях.

Она показалась Константину столь трогательно наивной, что он испытал расслабляющую нежность. Прежде ни одна женщина не вызывала в нем такого трепета, и ему захотелось сказать: «Я люблю тебя». Случалось, он уже говорил эти слова, но машинально, не вкладывая в них смысла, а только благодарность за полученное бесплатное удовольствие. Правильно ли поймет его эта девочка? Что себе вообразит? И какое смутное чувство он сам хочет выразить? Благоразумнее промолчать.

Девочка, как ни странно, тоже молчала, лишь улыбнулась загадочно и ушла. Такое поведение его устраивало, но одновременно насторожило: от потерявшей невинность можно было ожидать другой реакции. Костю не мучили ни угрызения совести, ни страх ответственности, он ведь не давал никаких обещаний. Ну, случилось с нею то, что когда-нибудь все равно должно случиться. Подобным вещам нынче не придают значения. Одна его любовница сильно бальзаковского возраста, уже не способная рожать, всерьез уговаривала переспать с ее незамужней дочерью, авось та понесет от породистого мужчины. Так что лучше не задумываться, какое варево кипит в женской голове. Однако перед тем, как заснуть вновь, Константин неожиданно поймал себя на мысли: почему бы и не жениться на этой свеженькой грузинке? Впрочем, вначале нужно посмотреть на родственников.

В пять часов заработало метро, в шесть пошли троллейбусы, и вскоре гости разбежались по домам. Костю Нана будить не стала. Она поздравила возвратившихся родителей с Новым годом и, направляясь в свою комнату, небрежно махнула рукой в сторону гостиной:

— Там один парень спит, мы его добудиться не могли.

— Очередной кавалер? — забеспокоился отец, зная необъяснимую тягу дочери к новым знакомствам, и, заглянув в приоткрытую дверь, заключил: — Этот соня скорее годится мне в младшие братья, чем тебе в приятели.

— Ш-ш, — зашипела дочь. — Он студент последнего курса вокального факультета. У него фантастический тенор.

— Только не это! — воскликнул дипломат, проживший четверть века с женщиной, которая окончила Тбилисскую консерваторию.

Он был достаточно наслышан об особенностях высоких голосов, которые сами по себе редки и легко ранимы из-за неестественной для мужчины физиологии и огромного напряжения на крайних нотах. Именно поэтому чем выше голос, тем больше гонорары. Правда, за рубежом. При социализме ставки назначал Госконцерт, у него своя табель о рангах. В домашней библиотеке дипломату попадались книги о Карузо, умершем от легочного кровотечения, вызванного постоянным употреблением капель для лечения голосовых связок, и об известном теноре девятнадцатого века Нури, который, не выдержав успехов соперника, покончил жизнь самоубийством. Нури хоронили многочисленные поклонники, в том числе Паганини, Шопен и Жорж Санд, что, конечно, приятно, но избави бог от таких страстей.

Встали после полудня и завтракали поздно, скорее обедали. В спутанном сознании советского горожанина, давно утратившего церковные традиции, первый день Нового года представлялся неким сказочным праздником с рождественской елкой и гусем. Судя по запахам, именно гусь разогревался теперь в духовке. Гостя позвали к столу.

Нателла Георгиевна, мать Мананы, облачилась в шелковый халат, но драгоценностей не сняла и выглядела очень импозантно. По ее лицу еще бродили воспоминания о веселой ночи в компании друзей — известных деятелей науки и культуры, традиционно встречавших вместе главный зимний праздник. Вынужденная из-за длительного пребывания мужа за границей оставить поприще пианистки, она стала женщиной светской и извлекала из своего положения максимум доступных удовольствий.

Константин с интересом наблюдал, как красивая, уверенная в себе дама ловко и изящно срезает с румяной гусиной тушки тоненькие ломтики темного духовитого мяса и кладет каждому на большую тарелку, где всякий кусочек получал свою отдельную территорию по соседству с сиротливым шариком картошки и листиком салата. В семье Прохорова и в домах его знакомых птицу кромсали на части, большие или маленькие — в зависимости от числа едоков, и брали руками, с упоением обгрызая мясо с костей, расплющивая зубами и сами кости. Еду на небольшие разномастные тарелки накладывали горкой: мясо вперемешку с обильным картофельным или крупяным гарниром, холодцом и обязательным салатом оливье. Если случался на столе коньяк, его, как и прочее спиртное, закусывали «селедкой под шубой», а сыром трапезу уж точно не завершали. Ножи и вилки располагались только по одну, правую, сторону тарелки, впрочем, иногда вместо вилки могли предложить ложку, а нож часто бывал один на несколько человек, и им пользовались по мере надобности. Константин с удовлетворением отметил, что здешняя культура на пол-лаптя впереди его собственной.

Манана видела, как не слишком уверенно ведет себя за столом новый знакомый. Придется его воспитывать. Но он того стоит. Сама она сидела прямо, выученно держа спину, убрав локти назад, и равнодушно смотрела в пустоту. Волнение выдавали ноздри — тонкие, почти прозрачные, они время от времени вздрагивали, тогда как негритянские губы выражали спокойное пренебрежение к происходящему.

Отец девушки, бегло глянув на гостя, спросил, вроде бы без всякого подвоха:

— Так вы еще учитесь?

— На пятом курсе.

— И сколько же вам годков, простите?

— Двадцать девять.

— Многовато для студента. А прописка московская у вас есть?

— Автандил, дорогой! — театрально всплеснула руками Нателла Георгиевна, и бриллианты на ее пальцах заиграли в дневном свете, потому что это были хорошие, настоящие камни. — Я начинаю сомневаться в том, что ты выпускник Дипломатической академии.

Лично ей гость импонировал и как носитель родственной профессии, и как мужчина. Может, хоть у дочери будет муж-красавец и артист, если уж ей самой в этом плане не повезло. Когда-то интересная грузинка княжеских кровей с замужеством подзадержалась — много лет крутила роман с известным театральным режиссером, обремененным семьей. Жену режиссер так и не бросил, и однажды усталая и разочарованная женщина поддалась напору простоватого юноши, который повел себя настойчивее других, а когда забеременела, братьям Нателлы, кичившимся родовитостью, пришлось смириться с выбором сестры. Между тем юноша оказался человеком незаурядным, сделал прекрасную карьеру, правда, внешностью не блистал: на голову ниже супруги, он к сорока годам окончательно облысел и сильно располнел.

Пятидесятилетняя Нателла Георгиевна выглядела моложе и лучше мужа. К тому же она была доброй и не занудой, поэтому все ее обожали, в том числе и дети, которые обычно более привередливы, чем супруги. Но может, наоборот, она потому и была доброй, а не злой, что ее любили. Во всяком случае, когда она вскоре после замужества дочери внезапно умерла, они продолжали ее любить, и сравнительно молодой еще вдовец, хотя и имел потом много женщин, так никогда и не женился, чтобы не осквернить память той, с которой не просто спал, но был безгранично счастлив.

Константину отец Мананы показался важным и умным. Разве не естественно задавать вопросы человеку, который провел ночь в твоей квартире? И студент ответил без затей: